Horse Lifes

— Завтра встанем пораньше, — сказал Пэт. — Придем сюда и спустимся вниз. Как жаль, что надо возвращаться!

— Те люди, которые здесь жили, — сказал я, когда мы шли обратно той же дорогой, — ну, семья твоей бабушки и все другие, им, наверное, было очень больно насовсем покидать этот остров. Интересно, почему они никогда не ездили сюда, хотя бы летом? Я бы ездил.

— Только бабушка хотела вернуться, — сказал Пэт. — Она мне сама говорила. Но одна она не могла, а другие не хотели. Они так настрадались в ту последнюю зиму, что даже годы спустя бледнели и дрожали при одном упоминании о Лошадином острове.

Лучше бы Пэт не говорил этого. Мне вдруг почудилось, что целый рой духов окружил нас и готов следовать за нами по пятам до самой деревни. Они были незлые, просто им было интересно. Но все-таки меня мороз по коже продрал.

— Бежим, Пэт! — закричал я. — Догоняй.

Мы помчались, и духи опрометью бросились прочь. Минут через пять мы уже были у нашего костра. Прутиками выкатили из золы картошку. Мягкая и душистая, она удалась на славу. Подбросили еще торфу, опять раздули огонь; не для тепла — мы разогрелись от быстрого бега, — просто с огнем веселее. Сели у костра друг против друга и стали ужинать, разрезая картофелины пополам и выедая ножом горячую, рассыпчатую мякоть.

Скоро мы оба начали зевать. День был полон приключений; но, по-моему, в сон нас клонило потому, что становилось как-то жутко на этом забытом острове. Ни я, ни Пэт словом об этом не обмолвились, но меня вдруг потянуло в наше уютное убежище, захотелось скорее свернуться калачиком рядом с Пэтом и уснуть, пока на небе еще догорает вечерняя заря. Мы засыпали огонь золой, заложили оставшимся дроком дверной проем, легли на старый парус, расстеленный поверх папоротника, и укрылись одеялом, которое Пэт благоразумно прихватил с собой. В переплете веток над головой была широкая щель, и вскоре в ней замерцала яркая звезда. Я смотрел на нее, смотрел и заснул.

Когда я проснулся, было темно, хоть глаз выколи. Звезда больше не мерцала в щели. Я лежал тихо, надеясь, что сон скоро опять окутает меня теплом и покоем. Вдруг я насторожился: мне почудилось, что земля подо мной слабо сотрясается. Наверное, это меня и разбудило. Я стал вслушиваться в ночную тишь, волосы на голове зашевелились, в висках застучало: «Лошадиный остров! Лошадиный остров!» Теперь уже не только дрожала земля, слышался приближающийся гул. Никакого сомнения: топот копыт по земле. Я в ужасе заорал, схватил Пэта за руку и стал трясти, покуда он не проснулся.

— Что случилось, Дании? Да ты не бойся, — заговорил Пэт своим невозмутимым голосом, хотя и спросонья.

— Ты что, не слышишь? Сюда скачут кони!

Пэт схватил меня за плечо и, сжав его так, что я перестал дрожать, прислушался.

— Да, это кони, — произнес он тихо.

Я почувствовал, как Пэт сбросил одеяло. Мы встали. Держа меня за плечо, Пэт двинулся к выходу. Я ступал за ним, как во сне. Топот становился громче. Мы стояли тихо, стараясь не дышать и вглядываясь в просвет над баррикадой из дрока. Небо было еще темное, луна не светила, но мрак уже поредел в преддверии утра. И тут мимо нас промчался табун, оглушительно стуча копытами по заросшей травой дороге. Мы ухватили взглядом только массу летящих теней. Кони мчались к южной оконечности острова, за мол, туда, где мы еще не были. Мы слушали, покуда топот совсем не стих. И еще долго спустя нет-нет да вслушивались в ночную тьму, принимая стук собственных сердец за дробный цокот копыт.

Наконец Пэт проговорил, вздохнув:

— Ускакали! — И снял руку с моего плеча.

Я сказал, поежившись:

— А это были живые кони?

— Живые, — ответил Пэт, — судя по шуму, который они подняли.

Мы снова улеглись, но я больше не мог заснуть. Чуть задремлю — и тут же проснусь в испуге, все мерещится приближающийся топот. Пэт лежал без движения, но, судя по дыханию, тоже не спал. Наконец послышалось мерное сопение, и я позавидовал Пэту: вот что значит прожить на год больше. Творятся неслыханные вещи, а он спит себе и в ус не дует.

Скоро в бледном свете зари стали видны пучки дрока, которыми был заделан вход. Защебетали птицы. Я подождал, когда встанет солнце, и осторожно, стараясь не разбудить Пэта, выбрался наружу. Минувшая ночь была очень холодной. Ветер совсем утих. Бледно-голубую атласную поверхность моря колебала крупная зыбь, тяжело разбивавшаяся о прибрежные камни у мола. Трава возле нашей кузни была вся вытоптана и поломана пронесшимся ночью табуном. Я воспрянул духом: никаких сомнений, кони были живые.

Я разгреб в костре золу; угли под ней были еще горячие, даже тлели, и я положил на них торфу. Затем отправился посмотреть, как там наш парусник. Было не больше шести часов утра. Отлив давно начался, но вода в бухте стояла еще высоко, и парусник был на плаву. Вчера мы привязали его к швартовым на такую короткую веревку, что, если бы оголилось дно, он бы с самым дурацким видом висел сейчас в воздухе. Левее, к своему удивлению, я обнаружил большую песчаную отмель без единого камня, обнаженную отливом. Я посмотрел на отступившую кромку воды и вдруг увидел знакомое колыхание. Подошел поближе и не мешкая бросился назад к кузне. Пэт уже проснулся. Сидел, продирая глаза.