Horse Lifes

– Я видела в каньоне только вас двоих. Где же его женщина?

– Она погибла при родах. Ее сын тоже умер. – Эйла посмотрела на него с глубоким сочувствием. – Именно поэтому мы с ним вновь отправились в Путешествие. Он не смог там оставаться. Да и вообще вся эта затея с Путешествием принадлежала ему, а не мне. Его вечно тянуло на поиски приключений, опасностей. Он не боялся рисковать собой, но все относились к нему очень дружелюбно. А я просто сопровождал его. Тонолан был мне братом и самым лучшим другом на свете. После того как Джетамио умерла, я попытался уговорить его вернуться домой, но мне это не удалось. Он так сильно горевал, что хотел лишь одного: отправиться следом за ней в иной мир.

Эйла вспомнила, в какое отчаяние пришел Джондалар, узнав о гибели брата, и заметила, что боль в его душе еще не утихла.

– Возможно, теперь он счастлив, ведь его желание сбылось. Смириться с потерей дорогого тебе человека очень трудно, – негромко сказала она.

Джондалару вспомнилось то время, когда его брат горевал, не находя ни в чем утешения. Ему показалось, что теперь он начинает понимать, что произошло с Тоноланом. Видимо, Эйла права. Ей это близко и понятно, ведь она вынесла столько страданий. Но она выбрала жизнь. Отвага Тонолана толкала его на безрассудные поступки. Душевная стойкость помогла Эйле выдержать тяжелейшие испытания и превозмочь боль потерь.

В ту ночь Эйле плохо спалось. Она услышала, как Джондалар ворочается с боку на бок в углу за очагом, и подумала, что ему, наверное, тоже никак не уснуть. Ей захотелось встать и подойти к нему, но она побоялась разрушить драгоценную близость, возникшую между ними после того, как они поделились друг с другом своими горестями, – Джондалар сочтет ее притязания неуместными.

В неярком красноватом свете очага она различила очертания его тела, прикрытого шкурами, увидела обнаженную загорелую руку, мускулистую икру ноги и упирающуюся в землю пятку. Она видела лишь неясную фигуру за очагом, а воображение куда ярче рисовало ей облик Джондалара, его длинные золотистые волосы, перехваченные кожаным шнурком, курчавую бороду чуть более темного оттенка, удивительный взгляд, говоривший больше, чем слова, и чувствительные руки с длинными пальцами, – все это навсегда запечатлелось в ее памяти. «Ах, у него удивительные руки, и он так ловко все делает – и когда обрабатывает кремень, и когда ласкает жеребенка. Удалец – отличное имя. Джондалар все-таки дал имя жеребенку».

Откуда в этом высоком сильном мужчине такая мягкость? Когда Джондалар обнял Эйлу, утешая ее, она почувствовала, какие у него крепкие мускулы. Но он, не стыдясь, открыто проявляет свои чувства, не пытаясь скрыть ни доброту, ни печаль. Мужчины из Клана отличались большей сдержанностью. Даже Креб, который очень сильно любил ее, не выказывал своего отношения к ней чересчур явно, хотя они были отделены грядой камней от обитателей других очагов.

Эйле не хотелось думать о том, какой станет ее жизнь, когда Джондалар покинет пещеру. Но отмахнуться от этой мысли она не могла. Он сказал, что хочет подарить ей что-нибудь, пока он здесь, а значит, рано или поздно он уйдет.

Эйла крутилась с боку на бок всю ночь, порой поглядывая в ту сторону, где лежал Джондалар. Взгляду ее открывалась то его загорелая грудь, то широкие плечи и затылок, то правая нога с неровным шрамом на бедре. Зачем же он пришел сюда? Она узнала много новых слов, – может быть, затем, чтобы научить ее разговаривать? Он пообещал показать ей новый, более совершенный способ охоты на зверей. Кто бы мог подумать, что у мужчины вдруг возникнет желание научить ее охотиться? В этом Джондалар тоже отличается от членов Клана. Что бы такое сделать для него, что подарить ему на память?

Эйла задремала, думая о том, как ей хочется вновь оказаться у него в объятиях, ощутить тепло его обнаженного тела. Она проснулась еще до наступления рассвета. Ей приснился Джондалар, бредущий по заснеженным степям, и она поняла, что можно сделать для него. Одежду, которая будет его греть, чье прикосновение к коже он будет ощущать постоянно.

Эйла встала и, стараясь не шуметь, отыскала одежду, которую сняла с него в ту первую ночь, а затем принесла ее поближе к очагу. Она пропиталась кровью и стала жесткой, но если ее размочить, можно будет сообразить, как она сделана. «Пожалуй, рубашку с красивым рисунком удастся починить, – подумала она, – только придется заменить рукава. Штаны нужно будет делать заново, но часть парки можно сохранить. Чулки остались целыми, для них потребуются только новые шнурки».

Она склонилась над тлеющими угольями, рассматривая швы. По краям в коже проделаны маленькие дырочки, а через них продернуты жилы и тонкие полоски кожи. Она уже рассматривала их в ту ночь, когда пришлось распарывать одежду. Она не знала, получится ли у нее так же, но решила попытаться.