Horse Lifes

Пэт дрожащим голосом перебил его:

— Мы очень голодны, сэр.

— Вот видишь! — воскликнул наш негостеприимный хозяин. — А работай ты на моей фабрике, ты бы не был голодный. Почему? Да потому, что ты был бы богачом. И карман бы не был пустой.

— Ну, а кто бы тогда ловил рыбу? — спросил я.

Я просто не мог промолчать. Мы ведь едва держались на ногах. Но лучше было бы мне прикусить язык. Этот странный человек устремил на меня презрительный, негодующий взгляд блестевших сквозь очки глаз.

— Именно такие люди, как ты, и влекут эту страну к гибели, — сказал он. —Люди с куриным кругозором, без дерзания, без мечты. Люди, которые думают только о себе. —Он негромко засмеялся. — Но, может, вы живете на островах? А островитяне, я слыхал, люди очень отсталые.

— Может, и отсталые, — рассердился я, — но они никогда бы не позволили, чтобы у них на пороге люди умирали от голода. Они бы позвали их в дом, усадили у очага, накормили бы, потчуя всем, что есть в доме, а не стали бы кормить их баснями о рыбных консервах из морской гальки, которые по вкусу только русалкам.

— Полегче на поворотах, — спокойно проговорил Пэт.

Наш собеседник был оскорблен до глубины души, но дверь перед нами распахнул.

— Входите, — сказал он сухо. — Вы, конечно, правы, я должен был сперва пригласить вас в дом. Я мало чего могу предложить вам, но все, что у меня есть, — ваше.

Теперь наступил мой черед устыдиться, хотя я был немногим невежливее. В его словах, в том, как он держался, было что-то такое, что отличало его от всех других людей, которых мы знали. Возможно, причиной этому была длинная полка, висевшая напротив очага и уставленная книгами в потрепанных переплетах. Во всяком случае, говорил он как человек образованный.

В очаге горел маленький, но яркий огонь. Мы сели на лавки по обеим сторонам очага, а наш хозяин присел на корточки и подбросил еще торфу. Скоро от нашего платья пошел пар, а ногам стало горячо. Тело мое согревалось, и страх улетучивался. Я обнял колени руками, и так мне вдруг стало так хорошо!

Я был снова на твердой земле, над головой у меня кров. До этой минуты я все время чувствовал, будто над нами занесена чья-то огромная ледяная длань, готовая в любую минуту схватить нас обоих и швырнуть обратно в море.

Я стал с интересом разглядывать внутренность домика. Это была небольшая комната, единственная в доме, над кухонным закутком тянулись полати. На полатях сидело множество кошек, которые по очереди поднимали голову и глядели, что делается внизу. Когда огонь разгорелся, они начали осторожно спускаться вниз по шаткой стремянке в углу. Спрыгнув с последней ступеньки, кошка потягивала задние лапки, зевала и, неслышно ступая, шла к огню и усаживалась перед ним. Как только все коты и кошки сошли вниз, за ними потянулись котята. Каких только тут не было: двухнедельных на тонких животрепещущих ножках до полугодовалых длиннохвостых разбойников с большой дороги. Они выползали из-под комода, из-за мешков, прыгали со старой железной койки в углу. Некоторые обитали прямо на буфете, среди чашек и тарелок.

— Я очень люблю кошек, — сказал хозяин. — Если бы не они, куда бы девать все молоко от моей черной коровы?

— Вы ими хорошо обеспечены, — заметил Пэт.

— Это верно. Я их люблю за то, что они умеют меня слушать.

Я не смел взглянуть на Пэта: боялся, что не выдержу и прысну, чем нанесу еще одну обиду нашему хозяину.

— Меня в здешних местах зовут Люк — Кошачий Друг, — продолжал этот удивительный человек. — Неплохо придумано. Мышиный друг, на худой конец тараканий друг — все лучше, чем просто Люк Фейерти, как, по всей вероятности, будет стоять когда-нибудь на моем надгробном камне. Человек должен чем-то отличаться от других, иначе и жить не стоит!

У меня на языке вертелось, что он мог бы еще называть себя Люк — Консервной Фабрики Друг, но тут уж я промолчал.

Тем временем Люк — Кошачий Друг извлек откуда-то довольно страховидную миску с холодным вареным картофелем в мундире и плеснул в две надбитые кружки третьегодичной простокваши, налив при этом на пол целую лужу. Сидящие рядом кошки нагнулись и стали воровато лакать.