Horse Lifes

Затем Люк придвинул к черному от вековой грязи столу три табуретки и, поставив на него это скромное угощение, сказал:

— Идите сюда, садитесь и ешьте досыта. Простите, что не разделю с вами трапезу: у меня в обиходе всего две кружки.

Ничего не оставалось делать, как сесть за стол и приступить к еде. Люк из вежливости сел вместе с нами и ревниво следил за тем, чтобы мы ели и похваливали. Он дал нам свой нож, чтобы очистить картошку, и уговаривал нас макать ее в простоквашу, уверяя, что тогда картошка будет как посоленная.

— Картошка и простокваша — вот моя пища, — сказал он. — И, как видите, я крепок и здоров, как дуб.

И Люк принялся распространяться о том, что все беды на свете происходят от вкусной еды. Сладкая пища, говорил он, делает людей вялыми и безвольными, не умеющими за себя постоять. Во времена его деда мужчины были на двенадцать дюймов выше ростом и могли трое суток провести в море без сна. Мы с Пэтом были категорически не согласны с его теорией питания и просто кипели от возмущения, так что даже забыли, какую гадость едим. Проглотив несколько картофелин, мы, зажмурив глаза, выпили простоквашу.

Однако, когда мы вернулись к огню, я почувствовал, что еда хорошо подкрепила меня и я прямо-таки ожил. В глазах Пэта загорелись огоньки, он нагнулся ко мне и прошептал:

— В старое доброе время, Дэнни, великаны потому водились, что картошку с простоквашей заедали карликами.

Я не выдержал и фыркнул. Люк, вытиравший стол, обернулся ко мне. Я сделал вид, что одна из кошек поцарапала меня. Люк пристально поглядел: «Кошек дразнить нельзя», — говорил его взгляд, но долг вежливости удержал его от выговора. Положение спас здоровенный кот: он прыгнул ко мне на колени и, свернувшись калачиком, громко замурлыкал. Я погладил его в благодарность. Люк сразу смягчился и принялся снова вытирать стол.

Остатки еды Люк выбросил в деревянное корыто.

— Это вдове Джойс, — сказал он. — Очень достойная женщина, держит трех поросят. А я ненавижу выбрасывать хорошую еду. Сам было подумывал завести поросенка, но не могу ничего с собой поделать: не выношу свиней. Это мерзкие, хитрые твари. Ничего в них нет, кроме сала и лжи. Поросенок не постыдится родную мать, свинью, обмануть.

Все это было сказано с такой горячностью, что меня так и подмывало спросить его об опыте общения с этими животными. Но я опять ничего не сказал. Люк сел на табуретку прямо перед огнем и стал вопрошающе поглядывать на нас. Вид у него был растерянный и жалобный. До этой минуты он ни о чем нас не расспрашивал, кто мы, откуда, удовлетворившись на первых порах догадкой, что мы потерпели минувшей ночью кораблекрушение. Глядя на него, я вдруг подумал: а ведь лучшего помощника нам не найти. Он мог поехать куда угодно, и ему не надо ни перед кем отчитываться, кроме своих котов и коровы. Он, как я успел заметить, не любил сплетен. А самое главное — Люк человек с воображением, а значит, поймет с первого слова, почему нам так хотелось добыть дикого жеребенка, а теперь — вороную кобылу. Порукой тому был энтузиазм, с которым он так защищал свою консервную фабрику, хотя я и высмеял ее.

— Пэт, — сказал я, — по-моему, мы могли бы рассказать мистеру Фейерти все, что с нами произошло. Я уверен, что именно он сможет нам помочь.