Horse Lifes

После этого настроение у них резко поднялось, и они долго дружно заливались хохотом. Она не смеялась так с тех самых пор, как Вэбхья покинул ее. У Джондалара замечательный смех. Когда слушаешь его, на душе становится теплее.

«Потом он прикоснулся ко мне, – подумала Эйла. – Ни один из мужчин Клана не прикасался так к женщине, по крайней мере находясь за пределами своего очага. Хотя кто знает, что происходит между ними ночью, когда они лежат рядом, укрывшись шкурами. Возможно, они ведут себя так же, как Джондалар. Интересно, люди из племени Других часто прикасаются вот так друг к другу, не прячась у своего очага? Мне было так приятно, когда он притронулся ко мне. Почему же он убежал?»

Когда он сам утолил желание, Эйле захотелось умереть, ей было горько сознавать, что она самая уродливая женщина на свете. Но по возвращении в пещеру Джондалар сказал, что считает ее желанной. Просто он думал, что кажется ей непривлекательным. Тогда она чуть не расплакалась от счастья. Он так смотрел на нее, что она начала ощущать прилив тепла во всем теле, и у нее возникло щемящее, восхитительное чувство. Он ужасно рассердился, когда она рассказала ему про Бруда, и тогда она совсем было поверила, что нравится ему, и подумала: может быть, в следующий раз, когда у него появится желание…

Но она никогда не позабудет, с каким омерзением он взглянул на нее потом, как содрогнулся и попятился, словно увидел кусок гниющей падали.

«Айза и Креб не звери! Они люди. Люди, которые любили меня и заботились обо мне. Почему он их ненавидит? Эта земля издавна принадлежала им. Его сородичи… мои сородичи появились куда позже. Неужели все мои соплеменники думают так же, как он?

Я рада, что Дарк остался жить среди людей Клана. Пусть некоторые считают его уродом, пусть Бруд ненавидит его за то, что он мой сын, но никто не назовет моего ребенка зверем… мерзкой тварью. Да, именно так он и сказал, и нет нужды объяснять, что это значит».

Из глаз у нее опять хлынули слезы. «Мой сын, мой мальчик… Он не урод, он здоровенький и сильный. И он вовсе не зверь и не какая-нибудь тварь.

Как все могло так быстро измениться? Джондалар смотрел на меня, и его синие глаза светились таким теплом… Потом он резко отшатнулся, как будто обжегся, как будто я – один из злых духов, чьи имена известны лишь мог-урам. Это было куда страшней, чем когда люди из Клана прокляли меня. Они просто отвернулись и перестали меня видеть, считая, что я уже мертва и для меня больше нет места в этом мире. Но они не смотрели на меня с таким отвращением, будто я – не я, а мерзкая тварь».

Солнце клонилось к закату, и на нее пахнуло холодком. По ночам в степях бывало холодно, даже посреди жаркого лета. Эйла, одетая лишь в свою летнюю шкуру, поежилась. «Если бы я сообразила прихватить с собой палатку и меховую шкуру… Хотя нет, Уинни надо вернуться к жеребенку и покормить его».

Эйла поднялась на ноги. Уинни перестала щипать сочную травку, вскинула голову и затрусила к ней, вспугнув по дороге пару куропаток. Действуя чисто инстинктивно, Эйла вытащила из-за пояса пращу и подобрала с земли несколько камней. Птицы едва успели взмыть в воздух, как одна из них тут же рухнула вниз, а следом за ней и вторая. Эйла подобрала куропаток и принялась искать в траве гнезда, но вдруг остановилась.

«Зачем мне яйца? Неужели я стану угощать Джондалара любимым блюдом Креба? Я вообще не обязана готовить ему еду, и уж тем более ту, которую так любил Креб». Но, заметив гнездо – небольшую выемку в твердой земле и лежащие в нем семь яиц, – она пожала плечами и осторожно собрала их.

Она положила яйца рядом с куропатками на берегу реки, а затем нарвала длинных стеблей тростника. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы соорудить корзинку, – она понадобится лишь для того, чтобы донести яйца до пещеры, а потом ее можно будет выбросить. Взяв еще несколько стеблей, она связала вместе куропаток, заметив, что у тех уже начали отрастать на зиму густые перья.