Horse Lifes

Кучер был умный маленький человечек, больше похожий на гнома, чем на человеческое существо, одетый в плащ с пелериной со столькими заплатками, что нельзя было уже угадать его первоначальный цвет, и в потертую бобровую шляпу с закрученными полями, которая была ему настолько велика, что спадала на лоб и останавливалась только на переносице, так что из всего его лица видна была только широкая беззубая улыбка и седая щетина на плохо выбритом подбородке. Но настроен он был по-дружески и все время болтал, пока подсаживал их в экипаж, укрывал им колени разодранной старой попоной, однако из-за отсутствия у него зубов им было очень трудно его понимать. Сейчас, в густом февральском тумане, скрывавшем все вокруг, они с трудом видели его через маленькое окошко в передней части экипажа. Разглядеть местность, по которой они проезжали, было невозможно. Они чувствовали только, что дорога полна рытвин ухабов, потому что их мотало из стороны в сторону, бросало вверх и вниз, как будто они были воланчиками, а экипаж ракеткой. Скоро стемнело, новомодных газовых фонарей, которые в те дни освещали лондонские улицы, не было, и глубокая тьма окутала все вокруг. Было страшно холодно, и им казалось, что они путешествуют уже целую вечность, а никаких знаков приближающегося жилья не показывалось.

Мисс Гелиотроп подняла повыше книгу эссе и уткнулась в нее носом, решив, что дочитает одно из них, посвященное выносливости, до темноты. Она не сомневалась, что в ближайшие месяцы ей не раз придется его перечитывать, вместе с другим эссе о любви, которая никогда не исчезает. Она помнила, что первый раз прочла это эссе в тот вечер, когда начала заботиться об осиротевшей маленькой Марии и поняла, что ей придется ухаживать за самым малоприятным образчиком младенца женского пола из всех, с которыми ей приходилось встречаться раньше, со странными серебристыми глазами, твердо знавшими с самого младенчества о своей Голубой Крови, и от того много о себе понимавшими. Тем не менее, прочитав то эссе, она твердо решила, что должна любить Марию и никогда не лишать этого ребенка своей любви, пока смерть не разлучит их обеих.

Сначала любовь мисс Гелиотроп к Марии требовала от нее невероятных усилий. Она шила и чинила ее одежду с угрюмой необходимостью и с еще более расстраивающим ее отсутствием воображения, но в ответ на капризы применяла телесные наказания очень умеренно, достигая больших успехов в привязанности к ней ребенка, чем в спасении его бессмертной души. Но постепенно все изменилось. Теперь, когда Мария была чем-то огорчена, она проявляла к ней все большую и большую нежность, одежда девочки, которую она мастерила с необыкновенным пылом, в каждой маленькой детали оказывалась произведением искусства; и поскольку ее саму всю жизнь наказывали за все маленькие грешки, мисс Гелиотроп теперь не заботило, любит ли ее Мария или нет, ее единственной задачей было превратить ребенка в прекрасную и благородную даму.

Это была истинная любовь, и Мария об этом знала, и даже когда то, что сзади, болело так, что нельзя было даже сесть, ее чувства к мисс Гелиотроп нисколько не ослабевали. Теперь она уже была не ребенок, а юная леди тринадцати лет, и это было лучше всего.

С младенческих лет Мария умела распознавать хорошее. Она всегда хотела самого лучшего, и быстро узнавала его, даже когда, как в случае с мисс Гелиотроп, наружный вид шкатулки не обещал обилия золота внутри. Может быть, только она одна разглядела, как замечательна мисс Гелиотроп на самом деле, и поэтому, без сомнения, чувства мисс Гелиотроп к ней стали такими пылкими.

Так сказать, наружный вид шкатулки мисс Гелиотроп и впрямь был странноват, и это только доказывало, как глубоко умели проникать серебристые глаза Марии, если она так быстро разобралась в этом. Большинство людей, сталкиваясь с носом и манерой одеваться мисс Гелиотроп, останавливались на этом и дальше не шли. Нос у мисс Гелиотроп загибался наподобие орлиного клюва, и он был того невообразимо красноватого цвета, который у большинства людей рождает немедленные подозрения. Они думали, что она ест и пьет слишком много, и потому у нее такой красный нос, но на самом деле мисс Гелиотроп не могла есть почти ничего, потому что у нее было ужасное несварение желудка.

Именно оно, а не излишества, так разукрасило ей нос. Она никогда не жаловалась на свое несварение, она просто терпела его, и из-за того, что она никогда не жаловалась, никто, кроме Марии, так и не понял ее. Но даже Марии она никогда не упоминала о своем несварении, ибо она усвоила еще от своей матери, что истинная леди никогда и никому ничего не говорит о себе. Но страсть мисс Гелиотроп к мяте в конце концов позволила Марии добраться до сути вещей.