Horse Lifes

– После этого путешествия все прежнее кажется ужасно скучным. – Она тяжело вздохнула.

– Дэйву скоро позволят ходить .

– Знаю, – перебила она. – Не думайте, что я не знаю. Я предполагала в сентябре поступить на курсы секретарей . Но теперь не хочу. Почему нельзя все время просто жить на пляже? – Она обняла руками согнутые колени.

– Не хватит пляжей.

Линни хихикнула.

– Вы, наверно, последний живой романтик. На государственной службе. Так мне кажется. Вроде папы.

Мы вернулись назад по кромке моря и, когда подошли к мотелю, остановились. Она положила руку на мою и молча ждала. Я поцеловал ее в лоб, потом в нос и наконец в губы. Очень нежный и совершенно спокойный поцелуй.

– Нехорошо, – сказал я, убирая руки с ее плеч. – Совсем нехорошо.

– Меня и раньше целовали, – сказала она. – Правда, целовали.

– Я не это имел в виду. – Мне едва удалось сдержать смех. – Вы заслуживаете диплома в этой области. Нет, маленькая Линни, мы с вами очень далеко от дома, и я никогда по пятницам не целую брюнеток больше одного раза.

Я повернулся и пошел к мотелю, кивком предложив ей последовать моему примеру. Лучшее в мире решение – потерпеть в чем-либо крах на глазах у Линни и немедленно улететь домой. Но эта мысль у самой Линни явно не вызывала восторга, и тут я ничего не мог поделать. Мы еще немножко погуляли по берегу, и я пошутил – о чем Уолт может беседовать с Юнис? Мы вернулись в мотель, как и полагается рассудительным людям, но тотчас поняли, что старались напрасно. Уолт и Юнис сидели за столом друг против друга, и молчание в тысячу миль разделяло их. Юнис окинула нас долгим холодным взглядом, а вид Уолта не оставлял никаких иллюзий. Линни к тому же вдруг покраснела, чем подтвердила их очевидные подозрения. Безвредная маленькая прогулка, с точки зрения всех четверых, вовсе не была плодотворной идеей.

На следующее утро Уолт и я отправились на ферму Орфей. Он договорился об осмотре хозяйства с профессиональной точки зрения: поскольку ферма застрахована в «Жизненной поддержке», ему, мол, надо проверить соблюдение новых правил противопожарной безопасности, а для этого, как он объяснил Оффену по телефону, мы должны увидеть все.

И мы увидели. Каждого жеребца в каждом боксе, каждый клочок сена и каждый тюк соломы, каждый дюйм конюшни и сараев. Мы увидели Мувимейкера. Мы увидели Сентигрейда. Мы исписали целый блокнот.

Кэлхем Джеймс Оффен сам сопровождал нас по первоклассной конюшне, где находились четыре его лучших жеребца. Чувство самодовольства окутывало его, будто непроницаемая мантия. Я отметил это с тревожным подозрением.

Дядя Бак не только был человеком лет пятидесяти с седыми волосами, но вдобавок треть его просторного гаража занимал серый фургон для перевозки мебели. Я заметил, что и Уолт окинул машину косым взглядом. Несомненно, сам дядя Бак и пригнал фургон «Снэйл экспресс» в Рок-Спрингс к «мальчику» Хагстрома, и очень похоже, что дядя Бак ехал рядом с фургоном Сэма Хенгельмена по шоссе до развилки. Хотя это и невозможно доказать по прошествии стольких дней.

Волосы у него стали белыми не от времени. Время наложило всего несколько морщинок на его гладкое загорелое лицо, на котором белые кустистые брови, почти соединяясь на переносице, торчали, словно сугробы. Ресницы у него тоже были белыми. Но пигментация альбиноса не распространилась на глаза: они были не красными, а почти прозрачными, бледно-голубыми. Он высоко держал голову на толстой мускулистой шее, и торс его под легкой белой рубашкой казался крепким. Его внешний вид был иллюстрацией успеха. А успех вселял в него заносчивость, хотя более благоразумной в его положении была бы скромность.

Ферма представляла собой образец хозяйства, где денег не жалеют. Математически точные прямые брусья, покрашенные в белый цвет, огораживали паддоки, вокруг дома в испанском стиле зеленели поливные лужайки, стояли ряды пальм, и на декоративно разбросанных клумбах росли высокие красные цветы с остроконечными пурпурными листьями. В дом мы не входили. Как представитель страховой компании, Уолт осматривал противопожарные устройства только в конюшнях.

После того как мы осмотрели жеребцов, Оффен передал нас конюху, удивительно молодому человеку с протяжным произношением жителя Западного побережья и замедленными движениями. Каждое второе слово у него было «ага», и передвигался он со скоростью тридцати двух кадров в секунду. Звали конюха Киддо.

– Давно вы здесь? – спросил я, когда он показывал нам безукоризненные помещения для жеребят.

– Месяцев пять-шесть. – Он не выказал недовольства по поводу не относящегося к делу вопроса. Добродушный малый, неподозрительный и ни капельки не нервничающий.

– Вы, должно быть, прекрасный конюх, если получили работу таким молодым, – похвалил я его.

– Я чувствую лошадей, понимаете? – ответил он. – Кобылы всегда приносят жеребят ночью. Это идет с тех пор, когда они на воле рожали всегда в темноте, понимаете?